Опубликовано 21 March 2015 - 04:22 PM
Россия не ищет себе врагов
— Наше с вами предыдущее интервью вышло под заголовком «Соединенные Штаты на Украине уже проиграли». С июня прошлого года прошла, по нынешним меркам, уйма времени — вам не хочется как-то изменить этот заголовок?
— И сегодня скажу то же самое: Штаты уже проиграли. И теперь они проиграли не только на Украине, но и глобально.
Дело в том, что любое стратегическое поражение тактическими средствами можно превратить в победу или, по крайней мере, в ничью. Что они сейчас, по большому счету, и пытаются сделать. При сохранении тех же тенденций и той же динамики развития всех основных глобальных процессов у США нет шансов — причем в совсем обозримом будущем, в течение двух-трех лет они вынуждены будут признать свое поражение вполне официально.
Не знаю, как это произойдет, вряд ли, как 9 мая 1945 года, потому что войны нет и формально не у кого принимать капитуляцию, но тем не менее это должно произойти, в том числе должно быть юридически закреплено в международно-правовом плане. Но до тех пор вполне возможны всякие неожиданности — в принципе, вся политика из неожиданностей и состоит.
США не оставляют попыток раскачать ситуацию внутри России. Понятно, что в том виде, в каком он был на Украине, российский Майдан просто невозможен, то есть ставка будет делаться не на это, а на создание внутренних проблем. Причем, неважно, за счет чего — за счет недовольства правительством со стороны либеральной оппозиции или за счет патриотизма. Важно просто, чтобы правительство испытывало проблемы внутри своего собственного государства. И чем больше этих проблем, тем для США лучше.
Такие попытки будут происходить со всех флангов — либерального, патриотического, тут любое недовольство будет поддерживаться; попытки ослабить позиции России будут делаться и в международном плане, потому что любой тактический успех в условиях относительного равновесия может оказаться той соломинкой, которая сломает хребет верблюду и приведет к общей победе. Потому что, еще раз говорю: США находятся в нисходящем тренде. А Россия — в восходящем. Но пока наблюдается равенство сил.
— Нам в СССР тоже всё время говорили: Запад загнивает…
— А он, вообще-то, и загнивал, по большому счету. Запад проиграл холодную войну в экономическом плане и то, что мы сейчас имеем проблемы с США, — это результат их экономического проигрыша Советскому Союзу. Потому что практически вся рейгономика заключалась в накачке деньгами, причем деньгами кредитными, то есть фактически Запад брал деньги у будущих поколений для того, чтобы сегодня продемонстрировать витрину более интересную, чем был в состоянии показать Советский Союз.
При прочих равных, то есть без этой кредитной накачки за счет того, что США сами печатали доллары, никаких шансов выиграть экономическое соревнование у них не было. И собственно, отказ Запада поменять эту модель после победы в холодной войне (а почему, вполне понятно: огромное количество бизнеса, банков было втянуто в заработок на основании именно этой модели) привел к сегодняшней конфронтации, к тому, что Запад находится в системном кризисе.
И если для России победа над США означает победу в принципе, то для США победа над Россией означает только продление агонии. Потому что мир все равно конечен, и даже если захватить весь мир, все равно эта система на определенном этапе исчерпает необходимый для ее поддержания ресурсный потенциал. Посмотрите, между 1991 годом, когда Запад получил в освоение огромные, фактически неконтролируемые рынки б. СССР и стран Содружества, до 2000-го, когда объективно начался кризис, проявившийся в 2008 году, прошло всего-то 8-9 лет. Соответственно, даже, если США сумеют удержать контроль над всем миром, до возвращения кризиса в острую фазу (когда наличные глобальные ресурсы вновь станут недостаточными для глобальной экономики) понадобится лет пять-шесть, вряд ли больше.
Они сейчас живут по принципу «умри ты раньше, а я позже». Может быть, пока все вокруг будут умирать, каким-то образом что-то поменяется, что-то придумается, земная ось в другую сторону повернется и удастся выкрутится, и потом, если в такой ситуации ты умираешь последним, то все равно ты самый богатый и у тебя больше шансов на то, что в новом посткризисном мире ты опять-таки будешь занимать лучшие позиции. Это не факт, но по крайней мере — одно из гипотетических утешений.
— А почему мы их называем партнерами? Это такой дипломатический политес или все-таки у нас есть какая-то надежда на установление нормальных отношений?
— В международной политике каждое ваше слово влечет за собой определенные последствия. Если вы их называете партнерами, то вы с ними ведете переговоры — но это не значит, что с ними нужно вам дружить и целоваться в дёсны. С партнерами вы ведете переговоры, пытаетесь о чем-то договориться, выйти на какой-то компромисс. А если вы их называете врагами, вы с ними воюете. Соответственно, до тех пор, пока вы не будете воевать, или пока, по крайней мере, не хотите признавать, что вы воюете, вы — партнеры. И это несмотря на то, что совершенно очевидно, что Россия ведет войну с Соединенными Штатами — пусть не такую, но, может быть, не менее разрушительную, чем Вторая мировая. Владимир Путин недавно заявил, что «мы войну не ведем»; у нас есть проблемы, но войны нет. Соответственно российская власть, российская дипломатия предпочитает не повышать градус напряжения, по крайней мере на уровне дискуссии.
— Но мы ведем войну как бы оборонительную…
— Понятное дело, что не наступательную. Но любая оборонительная война заканчивается наступлением. То есть война всегда заканчивается в логове зверя, по-другому она не может закончиться. Ну, разве что капитулировать — тогда конечно...
В 2008 году, начался процесс, когда Россия от чистой обороны постепенно начала переходить в наступление: вначале был тактический ответ в Грузии, потом — в Сирии, сейчас — на Украине. И это уже совершенно очевидно стратегическое сражение, по масштабам не меньшее, чем Сталинградская битва, а то и Курская дуга, которая фактически определяет ситуацию как переломный момент.
И США его очевидно проиграли. Они пытаются проиграть его так, чтобы не было выигрыша, — буквально сжечь Украину, а за ней и Европу. Для того, чтобы Россия тратила ресурсы на восстановление территории минимум до Карпат, а то и вообще до Атлантики. И навсегда или, по крайней мере, на долгое время забыла о международной активности. Но, во-первых, такой ход непрогнозируем по результатам, то есть понятно, что от этого России будет тяжело, но, вполне возможно, что не хуже, чем США. А во-вторых, это еще поджечь надо. Украину-то они подожгут, в этом у меня сомнений нет, потому что там просто нет адекватных политиков, там ситуация такая, что нет силы, которая могла бы противостоять. Европа пока сопротивляется. Плохо сопротивляется, некачественно, но сопротивляется.
— То, что США вынуждены вести такую подлую войну исподтишка — это заслуга ядерного оружия?
— Безусловно. С появлением ядерных арсеналов в отношениях между ядерными державами фактически не существует «casus belli» — что ни делайте, но, пока не нанесли ядерный удар, прямое военное столкновение практически невозможно. А даже если оно случайно и происходит, то просто пожимают плечами и говорят: «ну так вышло». То есть, закрыли и забыли. Потому что прямое военное столкновение, признание состояния войны ведет на протяжении 20, ну 40 минут к ликвидации обоих государств. И не только. Поэтому сейчас война ведется другими средствами, а соответственно признать, что ты находишься в состоянии войны, практически невозможно, поэтому говорят о «зажиме демократии», о «недостойном поведении» «уважаемого партнера» и т.д.
— И поэтому на Украине мы видим отблески: «мы войну Росси не объявляли». Это из этой серии?
— На Украине это просто предел возможного, это просто тактическое военное столкновение, непосредственное, вооруженное, представляющее интересы двух держав. Прямого соприкосновения военнослужащих двух держав, как когда-то в Корее или во Вьетнаме, нет, но тем не менее, понятно, кто стоит за ополчением и кто стоит за киевским режимом. Понятно, кто может фактически заставить капитулировать одних или заставить быть очень миролюбивыми других.
— Прочитала где-то, что во многие силовые американские ведомства пришли молодые кадры, а пожилые ушли. И некому молодым сообщить, что соваться в Россию с какими-то дурными помыслами лучше не надо, как бы этого ни хотелось. А историю эти ребята знать не хотят, хотя она показывает, что те, кто на Россию ходил, убирался оттуда общипанный и покалеченный.
— У монголов в свое время получилось очень даже хорошо в Россию сходить. И никто их не ощипал, а они ощипали, до полной неузнаваемости. Мы, конечно, можем проследить преемственность русских государств, но в принципе до нашествия это была одна Русь, а после него — совсем другая Россия. Говорить, что уж совсем нет никаких перспектив для агрессора, потому что в истории не складывалось… В истории складывалось. И перспективы всегда есть. Всех когда-то разбивали в первый раз. Для многих первый оказывался и последним.
Во-первых, у США нет другого выхода, кроме конфронтации, потому что в той модели, которую они защищают, военно-политическое доминирование — необходимая составная часть. Россия отказывается признать военно-политическое доминирование США. Следовательно, Россия с точки зрения интересов США должна быть подавлена. Потом, США пропустили тот момент, когда они могли безболезненно (или условно относительно безболезненно) реформировать свою экономику. И сейчас любая попытка даже путем длительного процесса реформирования выйти из состояния этого кризиса в 99 случаях из ста ведет к социальному взрыву в США.
— То есть им уже деваться некуда?
— Да. Понятно, что они не хотят и не могут этого допустить. Потом, огромная часть их элиты встроена именно в такой способ зарабатывания денег. По-другому они уже не могут. То есть люди выбирают, быть ли им миллиардерами или быть нищими. И потом, США к концу 90-х — началу 2000-х были в шаге от победы. Напомню, что шаги России в ходе этих цветных кризисов на Украине и в Грузии были весьма умеренные, потому что российское государство не имело ресурсов для активного противостояния.
Оно заявляло о своем недовольстве, но в активное противостояние фактически не вступало, потому что, если бы тогда Россия выступила так, как в 2014 году, то вполне возможно, мы бы сейчас считали, сколько государств оказалось на территории РФ. Тогда ресурсы и общее геополитическое положение были просто несопоставимы с нынешней ситуацией; тогда Россия не смогла бы привлечь такое количество союзников на международной арене — а США располагали значительно больше поддержкой.
Поэтому — да, неправильно рассчитали свои силы, неправильно рассчитали силы оппонентов; при достаточно хорошем и тонком просчете Соединенными Штатами операции в Грузии, Сирии и на Украине российское руководство смогло найти вариант, прошло между каплями дождя и не приняло плохое решение. И не стало выбирать из двух зол — выбрало третье зло, но уже выгодное для России. Но этого могло и не случиться. Нет гарантии, что руководство и дальше будет обязательно находить правильный и достойный выход. Нет гарантии, что этот выход вообще в принципе есть. А США и сейчас продолжают играть на победу. Другое дело, что несколько лет назад они играли на победу, как немцы в 41-м, а сейчас они играют на победу, как немцы в 43-м.
— Там ведь много умных людей — они это понимают?
— Если бы они это не понимали, то у нас с ними не было бы никаких проблем. То есть если бы они были такими дураками, как о них говорит Михаил Задорнов, Соединенных Штатов давно бы не было, и мир бы был совсем другой. Точно так же, как если бы российское руководство оглядывалось на пожелания отдельных публичных людей — политологов, блогеров и т.д. Некоторые предлагают простые решения по принципу: взять дубину и всё снести. «Партнеров» не надо недооценивать. Я всегда говорю, что из любой ситуации, всегда есть минимум два выхода, и один из них крайне неприятен для вас. Вы можете что-то не заметить и проиграть. Тем более, это политика, тем более, что там ставки высоки что сопротивление идет до последнего и до последнего момента ваш оппонент имеет шанс.
Европа. И не друг, и не враг
— Европа. Враг?
— Европа — это никто. Когда-то в Европе существовали империи — Франция, (Французская республика – колониальная империя) Германия, Австро-Венгрия, Россия. И где-то рядом болтались Сербия, Болгария, только что созданная Румыния, какие-то балканские на тот момент княжества, конгломерат итальянских государств… Но все они были никто и звали их никак. Потому что у них никто ничего не спрашивал, всё решали за них. У них был лишь вариант выбора союзника, и то если ему позволяли этого союзника выбрать.
Такая же политика сейчас у Европы. Эпоху своей силы Европа бездарно профукала, когда она решила, что под американским зонтиком ей комфортно и не надо тратить деньги на собственные вооруженные силы.
— Это случилось в сороковые годы или уже сейчас?
— Это был длительный процесс. В европейских армиях в рамках НАТО постоянно развивали узкую специализацию, и в конце концов они прекратили представлять из себя самодостаточные вооруженные силы как по отдельности, так и все вместе. Единственная армия, которая в НАТО что-то из себя представляет — это армия США. Условно — британская: Британии традиционно нужен мощный флот, чтобы защищать острова. А все остальные армии — трава не расти.
В принципе, это было только начало процесса, потому что главная проблема — не военная слабость, а политическая неадекватность. На определенном этапе Европа перестала принимать адекватные политические решения. Первая крупная европейская проблема возникла тогда, когда целый ЕС позволил одной Германии спровоцировать первый балканский кризис, когда Германия вопреки воле Европейского союза признала отделение Хорватии и Словении от Югославии и потянула за собой ЕС. Это уже продемонстрировало, что механизм коллективного подхода в ЕС не работает.
Следующее — когда ЕС вопреки своим собственным интересам, интересам тех же Германии и Франции, которые там работают локомотивом во всех смыслах, по воле США принудил восточно-европейских лимитрофов создать внутри ЕС проамериканскую фракцию, что затруднило принятие выгодных для Европы решений. С моей точки зрения, их можно дробить до бесконечности, эти этапы, я только самые очевидные привожу в пример.
Последний этап был украинский. Было очевидно, что ей, во-первых, не имеет смысла втягиваться в этот кризис, это не в ее интересах. Во-вторых, 21-го или 22-го февраля прошлого года, когда в Киеве произошел переворот и стало понятно, что к власти пришли нацисты, а США буквально отодвинули Европу от решения украинского вопроса, стали решать вместо нее, стало понятно, что Европе нужно резко менять курс внешней политики.
Для нее тогда сложилась уникальная ситуация: несмотря на общую военно-политическую слабость, просто за счет изменения курса, Европа могла бы вернуть себе политическое влияние на уровне сверхдержавы. В этом противостоянии России и США, которое разворачивалось на Украине, при готовности России к компромиссу с Европой и для того, чтобы сохранить с ней партнерские отношения, Европе достаточно было договориться с ней о компромиссном, выгодном для себя урегулировании на Украине. И таким вот образом безусловно отодвинуть США и начать активный дрейф в сторону союза с Россией. Тогда — да, у нее появились бы серьезные политические механизмы для того, чтобы заявлять свою самостоятельную позицию.
— А 16-часовое «сидение» в Минске не приблизило этот момент?
— Это «сидение», как вы говорите,— показатель того, что Европа уже поняла, наконец-то, куда она влезла и что с ней будет в результате — при динамике и векторе тех процессов, что развиваются, через год-два мы вполне уже можем с вами обсуждать гражданскую войну в ЕС, причем по масштабам и разрушительности значительно хуже, чем та, которая сейчас идет на Украине.
— И что полыхнет?
— Полыхнуть может что угодно. Беда в том, что ЕС и так расползается по всем швам как экономическое и политическое образование, то есть все больше и больше стран не понимают, зачем он им нужен. В Европе есть масса противоречий, которые решались только в пределах Евросоюза. Как только эта конструкция начинает ползти, возникают противоречия не только между странами, которые доминируют в ЕС и которые хотят это доминирование сохранить, но и странами второстепенными, которым диктуют условия доминирующие страны. К тому же вспоминаются старые противоречия, старые территориальные споры — у одной только Венгрии территориальные претензии ко всем соседям, потому что она в свое время, в 1920-м году, была разграблена (по Трианонскому договору). Поэтому как только исчезает эта политическая суперконструкция, полыхнуть может в любом месте — хоть традиционно на Балканах, хоть где-нибудь в Восточной Европе…
— Это будет связано не с мусульманами?
— Не думаю — как раз исламская угроза теоретически является для Европы консолидирующим фактором, потому что венгерские, французские, германские консерваторы в данном случае выступают примерно с одних позиций. Но есть серьезные противоречия между европейскими либералами и европейскими консерваторами. И либералами и европейскими патриотами. Не случайно европейские левые и правые партии все сейчас ориентируются на Россию и являются сторонниками союза с Россией, потому что это их объективный союзник в борьбе с против либералов.
— Это восходящие или нисходящие силы?
— Сейчас консервативные силы, независимо от того, левая у них риторика или правая, являются восходящим трендом — просто потому, что либералы исчерпали возможность системы, им нечего предложить, кроме заоблачной толерантности и рассказов о том, что «если раньше было хорошо, то дальше будет еще лучше, а почему сейчас плохо, мы не знаем».
Существует еще масса этнических, приграничных противоречий, старых исторических обид между соседними государствами Евросоюза. Вот, как было с Советским Союзом: у всех было всё хорошо, а как только он начал рушиться, у армян с азербайджанцами возник Карабах вместо дружбы народов. Когда рушится имперская структура, которая сглаживает внутренние противоречия, они начинают выходить на первый план.
Когда Европа осознала, что это является объективным результатом развития украинского кризиса и ее позиции в этом кризисе, она стала пытаться эту проблему решить. Но пытается ее решить таким образом, чтобы не отказаться от своих союзных отношений с США, потому что действующие европейские политики на национальном уровне и уровне Евросоюза все свои карьеры построили на базе натовской, североатлантической и лояльности интересам США. И смена этой системы ведет практически к автоматическому уходу их из политики. Или уходу на второй план.
Поэтому они не хотят менять эту сложившуюся систему. Не хотят решать проблему за свой счет. Я не знаю, продолжали ли они уговаривать Путина в Минске или в Москве решить эту проблему за счет России, думаю, что вряд ли, но если и уговаривали, то поняли, что уговорить не удастся.
Значит, им осталось решить эту проблему за счет Украины. Но Украина — это не тот ресурс, за счет которого ее можно решить. Ее просто не хватает. Ну это как нельзя палкой колбасы накормить двести человек на дне рождения и чтобы еще на неделю осталось есть всей семье — точно так же не хватает Украины, чтобы решить европейские проблемы. Но затягивание украинской агонии объективно дает Евросоюзу определенный лаг во времени для того, чтобы попытаться каким-то образом перестроить свою политику, как-то начать дрейф от той позиции, которую он занимал, как-то отползти в сторону от США…
— То есть они над этим работают?
— Я бы не сказал, что это такая уж эффективная работа — скажем так, они думают, что они над этим работают. Хотя, с моей точки зрения, в том темпе, в котором они сейчас принимают решения, и в той системе механизмов, с которыми они пытаются решить эту проблему, они ее не решат. Потому что это требует более радикальных решений, принимаемых в более высоком темпе. Но тем не менее они видят угрозу и пытаются как-то эту угрозу минимизировать.
— То есть получается, Европа для России не враг…
— У Высоцкого есть: «И не друг, и не враг, а так…». Ну вот это как раз о Европе.
— Но Россия понимает, как вы говорите, что через два-три года в Европе может заполыхать война? А ведь нам нужно кому-то газ продавать и так далее — то есть иметь надежного партнера.
— Думаю, дело даже не в газе — газ, в конце концов, найдем кому продать, его продажа сегодня уже диверсифицируется и он скоро будет поставляться в Китай. Ну какое-то время действительно будет некая проблема с его продажей — ну кому сегодня легко? Вы же понимаете: если Сомали размером с Украину — на собственных границах это огромная проблема, но Сомали размером с Европу, полмиллиарда населения — это проблема на века.
— Россия, так я понимаю, предлагает Европе проект «от Лиссабона до Владивостока». И вроде бы Меркель уже разрешила себе произнести это словосочетание. Это что — начало обдумывания или опять упомянуто «всуе»?
— Для того, чтобы обдумать, у них было очень много времени, потому что предложено не сейчас. Просто сейчас европейцы посылают определенные сигналы по поводу того, что они готовы рассматривать возможность занятия более гибкой позиции, но это не значит, что они эту более гибкую позицию займут, потому что если мы с вами сидим за столом и пришли к консенсусу, что нужно покушать, то не факт, что мы имеем виду одну и ту же еду в одном и том же ресторане и что мы будем кушать вместе и в одно и то же время.
— То есть они как бы приняли идею, но…
— Скажем так, эта концепция все время лежит на столе. Никто против нее, по большому счету, никогда не возражал, потому что в свое время ее выдвигал еще де Голль и в общем-то она вполне разумна. Но если на столе лежит какая-то концепция и против нее никто не возражает, начинается выработка проекта ее реализации.
— Это США не дают ею заниматься или европейцам она просто не нужна?
— Дело в том, что… Вот, США самостоятельно могут оккупировать Гренаду. Но не пустить куда-то Европу они не могут. Для того, чтобы США «не пустили» Европу, надо иметь добрую волю европейских политиков, по крайней мере, способных решать поставленные перед ними США задачи — так же, как для того, чтобы США провели государственный переворот на Украине, нужна была неадекватность Януковича. Был бы адекватен — у них ничего бы не получилось.
То есть перед США стоят определенные задачи, которые они пытаются решать. Есть европейские политики, интересы которых объективно совпадают с интересами США, и Штаты на этих политиков опираются. Эти политики до сих пор в ЕС руководят, фактически определяют его политику. Часть з этих политиков — Меркель, Олланд, видя опасность для Европы, понимают, что в случае такого пожара автоматически умножат на ноль весь международный авторитет Франции и Германии и они становятся Зимбабве в Европе. Не Сомали, но Зимбабве.
И они не хотят, чтобы ЕС скатился на такой уровень. Потому что это только на Украине не понимают, что твои личные позиции среди глав государств зависят от позиции страны, которая за тобой стоит. И король Лесото никогда не будет равен президенту США, какую бы красивую шкуру он на себя ни надел, потому что это Лесото, а это — США. Поэтому сегодня часть европейских политиков начинает искать выход. Но опять-таки — выход в рамках известной и понятной им системы,…
— А Россия так и осталась для них непонятной?
— Нет, Россия для них понятна… Знаете, это вот когда наступает голод, то системный администратор в принципе понимает, что надо ехать в деревню, выращивать картошку и поросяток и таким образом кормиться. Но он это делать не умеет — он умеет за только компьютером сидеть. Но его навыки в компьютерной грамотности уже никому не нужны, потому что нет электричества. Вот примерно то же самое сейчас происходит с Европой. Они грамотные ребята, они все понимают, но нет навыков соответствующих, традиций таких нет, интересы собственные другие: как же мы будем жить без ватерклозетов, да? Многие европейские политики, их карьеры, а они уже пожилые люди, они полностью построены на базе признания себя младшими партнерами США.
— А новая генерация политиков?
— Люди уходят, когда резко меняется политика. В Евросоюзе сейчас они не хотят уходить: они считают, что у них еще большие перспективы.
— То есть ждем, когда там как-то резко изменится политика в целом?
— Думаю, что европейцам для спасения Европы нужно резко поменять политику. Я думаю, что они этого сделать не могут. Мы можем только ждать, что она там резко изменится — но совсем не факт, что она изменится. В том числе и потому, что новая генерация еще слишком далека от возможности прийти на смену старой нереволюционным путем, а революционный путь прихода новой генерации — это тот же Майдан, только для Европы — то есть ничего хорошего он с собой не несет. Революция разрушает не только старые, но вообще все структуры.
Восток. Азия. Угрозы нет, но она… есть
— Посмотрим теперь на Азии, Восток — есть ли здесь какая-то угроза для России и если есть, то от кого исходит?
— Сегодня критической угрозы из Азии не исходит, хотя, по большому счету, США находятся от России всего лишь за Тихим океаном. Но там больше угроза не для России, а для Китая.
В политике угроза может потенциально исходить от кого угодно, потому что сегодня он у тебя стратегический партнер, а завтра становится твоим конкурентом, а послезавтра — вообще врагом. Так вот, если из схемы сегодняшних международных отношений выделить США, которые являются врагом для всех, и допустить, что они потерпели поражение и начинает выстраиваться новая схема, то она может выстраиваться как на партнерских основах — с Китаем, Ираном, Индией и пр. — так и на основах конкуренции.
И этот выбор зависит не только от России — он зависит от других государств, как они будут выстраивать свои отношения: вы можете желать дружить с кем угодно, но хотят ли дружить с вами? Предсказать, как поведет себя руководство этих стран, причем всех, невозможно. Да, сегодня китайское руководство склонно к выгодному для Китая партнерству, они работают по принципу «всё равно все конечно, а Поднебесная вечна». Но даже в таком режиме мирного развития Китай все равно потенциально в обозримой и необозримой перспективе становится доминатом. И не факт, что оно будет сохранять такой же подход все время.
Всегда возникают какие-то внутри- и внешнеполитические кризисы, которые приводят к резкому изменению политики по отношению к третьим странам — просто потому, что за их счет можно решить другую проблему. Поэтому сказать, как поведет себя китайское, индийское, иранское руководство после ухода США, невозможно. Тем более что ситуация сейчас складывается таким образом, что высока вероятность того, что у России будут серьезно связаны руки на европейском направлении.
А любое ослабление любого потенциального конкурента в твоем регионе — в данном случае в Азии — диктует необходимость занять освободившуюся нишу. Это не значит, что речь идет о том, что кто-то хочет напасть на кого-то и оттяпать его территорию — нет, надо просто умело и быстро использовать слабость конкурента и занять его место на рынках для отрыва от него союзников или перевода их под свой зонтик. И так далее.
А все это по ходу дела может привести к обострению политических отношений и возникновению прямой проблемы. В принципе, проблема между Россией и США тоже начиналась с того, что российские союзники переводились под американскую крышу, а российские рынки занимались. А потом произошло политическое столкновение. Поэтому сегодня есть все основания считать, что послеамериканский мир вполне может быть компромиссным, полицентричным миром — по крайней мере, на первом этапе, пока на всех будет хватать общих опасностей и будут в наличии сдержки и противовесы, когда решения принимаются консенсусом великих держав, по крайней мере.
Но это не детерминировано — на самом деле исчезновение США как крупного политического игрока в данном ситуации может привести к тому, что в Азии и Латинской Америке начнется борьба за доминирование среди тех игроков, которые на сегодня являются союзниками.
— По большому счету, если разобраться, России не выгоден полный крах США?
— Мы не знаем, что сейчас выгодно России, а что нет. Потому что мы не знаем, в каком формате будет происходить крах США, многое от России просто не зависит. Как я уже сказал, военно-политическое поражение Штатов в современном мире ведет их к экономической катастрофе и к общему социальному взрыву. Поэтому без всяких российских усилий, направленных против США, только за счет защиты своих собственных интересов и за счет попытки выжить Россия объективно может привести США к фрагментации и исчезновению или очень серьезному внутреннему кризису, который на десятилетия заставит США заняться своими внутренними проблемами и вообще забыть об активной внешней политике.
Здесь заинтересованность или незаинтересованность никакой роли не играет. И вообще мы не можем сказать заранее, что мир будет таким или этаким, потому что вариантов всегда много и эти варианты зависят от принятия решений огромным количеством людей и решения эти непросчитываемы. Тем более нельзя просчитать их взаимодействие, потому что их множество. В одном случае — полное исчезновение США, России не выгодно, а в другом случае — вполне как бы устраивает.
Украина — молоток в руках врага
— С Азией понятно. А Украина — враг? Мы могли просчитать появление такой Украины? Или Россия Украину увидела только в 2013 году, когда уже начался Майдан?
— Украина не является ни врагом, ни другом России — она является молотком, который держит рука США. От того, что вас ударили молотком, виноват не молоток, а тот, кто ударил. Безусловно, есть проблема неадекватности украинского руководства, причем всего, за весь период существования этого государства…
— А почему Россия не предугадала такие драматические события?
— Ну почему же «не предугадала»? Россия поняла в общих чертах, как будут действовать США, еще в начале 2000-х. Действия США уже тогда были прозрачны, на той первой акции «Украина без Кучмы», которую они организовали в 2000/02 годах. После этого никаких особых сомнений в том, что и как они будут делать, ни у кого не было, уже тогда российскому руководству было все понятно. Просто у любого государства есть определенный набор инструментов, база, опираясь на которую они оформляют свою внешнюю политику. И проводить активную политику на Украине в то время Россия не могла.
Если вы, как это сделали США, создаете массу неправительственных организаций, фондов, начинаете закачивать деньги в политику, в СМИ и так далее, то ваши оппоненты понимают, что дальше все должно развиваться по обычной схеме, любые ваши решения укладываются в рамки традиционной операции. И можно просчитать их временные рамки — от первого вложения денег до получения какого-то результата у вас должно пройти от трех до пяти лет. С учетом того, что Россия и Украина — страны ментально близкие, а народ вообще один, этот период может сократиться до двух-трех лет. А раз вы начали вкачивать деньги, значит, вы собираетесь там произвести цветной переворот в свою пользу. Раз вы собираетесь это сделать, считай, вы уже объявили войну США.
Соответственно, на Украине применяется весь инструментарий. В 2004-05 годах, в 2006 году Россия не была готова противостоять США в таком масштабе. Откровенная провокационная военная операция августа 2008 года была оформлена как политическая ловушка. Россия долго делала вид, что она не предпримет никаких шагов, а горячие грузинские парни заявили, что «мы напали, мы сейчас…» Но потом, когда это было задокументировано и они получили по физиономии, США были поставлены в ситуацию, когда они не могли перейти к активным действиям непосредственно против РФ.
Тем более повод был достаточно ничтожным: все-таки это Кавказ, маленькое государство, это далеко и даже Саакашвили оставили президентом добывать свой срок. И убрали его грузины сами, без активной российской поддержки. То есть тогда конфронтация была дозированной.
Она была более активной в Сирии, где был более активно задействован военный компонент. А на Украине она стала откровенной, открытой, обе стороны практически заявили, что они находятся в состоянии войны без ведения активных боевых действий друг против друга. США открыто заявили, что они будут менять российское руководство и российскую политическую систему — а Россия ответила, что она всеми силами будет сопротивляться. Фактически это объявление войны.
Поэтому проблема заключается не в «Россия не хотела, не видела» — а «есть желание — и есть возможности». Вот возможности активно действовать на Украине у России еще долгое время не было. А когда они появились в 2010/11 году, тогда на Украине появился Янукович, который эти возможности фактически обрезал своей абсолютно неадекватной позицией. Он решил, что сейчас может не только вернуться к кучмовской многовекторности, но и превзойти ее, поскольку он, Янукович, вступит в ЕС, а Россия ему будет продавать дешевый газ — может быть даже дешевле, чем продавала Кучме.
И исходя из этого предположения он и действовал, разрушая не только будущее Украины как государства — он разрушал возможность России проводить на Украине активную политику. Ну не могла Россия организовывать против Януковича русский Майдан. А когда в 2013 году его удалось убедить повременить с соглашением об ассоциации, то в значительной степени было уже поздно, потому что он сам вырастил своих неонацистских могильщиков. В последние месяцы его правления его неадекватное поведение, его страх разогнать Майдан тоже привели к тому, что даже эти возможности просто технически было невозможно использовать.
— Многие ждали, что он все-таки вернется из своей эмиграции и возглавит борьбу…
— В тот момент, когда он сбежал, у него реально не было уже никаких возможностей, потому что в течение буквально нескольких дней, трех-четырех, до недели, новое правительство установило контроль за всеми силовыми структурами.
— Но он мог, например, начать собирать ополчение?
— Начать мог все что угодно, но с его авторитетом он ничего бы не собрал. Это не Минин и не Пожарский, это Янукович. И до тех пор, пока он просто воровал, но был последней преградой между цивилизацией и гражданской войной, его еще склонны были поддерживать. Если бы он разогнал Майдан, то его бы, наверное, избрали второй раз президентом.
— Понятно, что Украина России не враг, и Россия это все время демонстрирует.
— Как может Украина по своему весу быть врагом России? Врагом России может оказаться Китай, могут быть Соединенные Штаты, Евросоюз; ну с очень большой натяжкой в союзе с кем-то — Япония. Но Украина — это такая ничтожная величина сейчас…
— А что делать с тем, что Украина считает Россию агрессором? Лично меня ужасает степень озлобленности граждан Украины против моей страны, против россиян и в целом и по отдельности...
— Это не страшно: вектор в СМИ поменяется и все станет на свои места, у 90 процентов быстро поменяется мнение.
— Так легко и просто?
— Нацисты существовали всегда, в том числе в Советском Союзе. Просто их на улицы не выпускали, поэтому их было мало. Их и сейчас по большому счету мало, просто они сидят в каждом телевизоре и кажется, что они всюду. На моих глазах растворился во времени и пространстве СССР, потом Украина из общедемократической стала нацистской, а сейчас она вообще исчезает, и все это — под аплодисменты одного и того же населения, которое 25 лет назад ходило строем в коммунистическую партию, а сейчас рушит памятники Ленину и аплодирует этому.
Сейчас реально русофобскую позицию поддерживает далеко не такое большинство, как в 1991 году поддерживало единство СССР — тогда в марте за сохранение СССР проголосовали 92 процента, а сейчас русофобов в лучшем случае 45-55 процентов …
В мировой истории неоднократно случалось, что психология населения огромных государств менялась в считанные годы и иногда даже в считанные дни. Простой пример — Германия. Помните. Удивлялись: такая цивилизованная страна, и вдруг вся стала фашистской! А вот взяла и стала. В 33 году, когда фашисты приходили к власти, у них был нисходящий тренд и поддержка в обществе до 12 процентов. А в 1936-м их уже поддерживало процентов 70, а в 39-м и все 90. А в 1945 выяснилось, что все опять — антифашисты. И тоже не было никаких проблем! В апреле были фашисты, а к концу мая антифашисты…
— И все-таки — США обломает зубы именно на Украине!
— США обламывает зубы в глобальном противостоянии с Россией. Точек такого противостояния много, но и союзников у России тоже достаточно много. Украина просто является сейчас таким стратегическим пунктом, к которому притянуты основные силы и внимание сторон. Таким пунктом могло стать все что угодно. Просто США выбрали точку, где, как они считали, могут нанести России самый болезненный удар.
— Мне кажется, что именно так и получилось, потому что мы к Украине слишком близки…
— Так и получилось, потому что Украина — это государство русских, даже если они называют себя украинцами. Если русские назовут себя поморами или псковичами, от этого они не перестанут быть русскими. Потом, Украина стратегически нужна для России с точки зрения обороны, транспортной логистики — да во всех отношениях.
Безусловно, эта «точка» была выбрана не произвольно и не зря. Да, действительно, именно здесь можно было нанести наибольший ущерб. Но в то же время здесь можно и потерпеть наибольшее поражение: победа и поражение всегда близнецы-братья. Если вы не можете очень сильно проиграть — вы не можете и очень сильно выиграть. Если вы можете одержать стратегическую победу, то и поражение ваше будет сокрушительным.
Потому что было понятно, что на Украине Россия будет сопротивляться до последнего, задействует все свои ресурсы. Соответственно и США стягивают сюда все свои ресурсы. Было понятно, что за таким столкновением будет наблюдать весь мир. И по результатам этого столкновения и по его ходу будут ориентироваться, кто чего стоит. Потому что если вы проигрываете в такой принципиальной точке, то значит, вы проиграете и везде.
Именно поэтому когда США не могут удержать Украину — фактически они начали играть уже не столько на победу над Россией, сколько на блокирование российского выигрыша, на то, чтобы оставить России такое количество выжженной земли и трупов, чтобы она надолго была скована проблемами восстановления этих территорий и таким образом развязала США руки для зализывания ран и восстановления собственного потенциала, чтобы потом попробовать их приложить где-то в другом месте.
Это очень сложный, многоплановый и многоступенчатый процесс, и в политике никогда не бывает ничего окончательного. То есть то, что вы победили сегодня, не значит, что ваш противник не придет уничтожать вас завтра.
— Но восстанавливать Украину придется-таки России?
— Не вижу других вариантов. Нет, конечно, если ликвидировать все население Украины и завезти туда немцев, то тогда Украину будет восстанавливать Германия. Но до тех пор, пока там население русское, и до тех пор, пока там находятся российские интересы, то тот платит, кто заказывает музыку. Если интересы есть, они защищаются. Защищаются в том числе вооруженным путем. Защищаются, даже несмотря на глобальное столкновение с глобальной сверхдержавой, которая еще совсем недавно считала себя единственной.
Соответственно, это происходит не для того, чтобы… ну, знаете, «повоевали и по домам»: есть территория, за которую пролито столько крови и которая потребовала уже вложения таких средств и усилий, и ее нужно, как минимум, контролировать в политическом плане, а как максимум — интегрировать во все политические и экономические процессы. Соответственно этим и должна будет заняться Россия.
— Скажите, а уже как-то видны контуры того, что будет в ближайшем будущем, как решится судьба этой территории, которая все еще называется Украина?
— Видно, что то, что есть, развалится. В том виде, в каком Украина существовала, не останется.
— Даже мне это понятно.
— А дальше понятно, что в принципе Россия заинтересована в максимально полном контроле над Украиной…
— Всей территории?
— Конечно. В том числе и даже путем включении ее в состав России, потому что существование на этой территории любого независимого государства приведет к тому, что возникает второе русское государство, и чем тогда объяснять, зачем оно существует? Ведь тогда оно в любой момент может стать плацдармом для антирусского проекта. Но, как мы говорили, есть желания — и есть возможности. И как сложится геополитическая конфигурация к тому моменту, когда для Украины все будет кончено, и какие возможности будут тогда у России прописывать правила игры для этого вот нового образования, пока непонятно.
В России без врагов просто кушать не могут!
— Ничего нет более враждебного нам, чем мы сами. В России есть внутренние враги? Об этом сейчас много говорят — пятая колонна, шестая, вот, и Антимайдан уже появился…
— С моей точки зрения, практически все успехи Путина связаны не только с достаточно искусным внешнеполитическим направлением, но и в том, что он проводит нехарактерную для российского руководства очень взвешенную внутреннюю политику. Он старается не создавать врагов. Поэтому патриоты обвиняют его в либерализме, а либералы — в патриотизме, и все вместе — неизвестно в чем. Но он старается не создавать врагов, не занимать какую-то сторону, а работать со всеми как с гражданами России, которые имеют определенные взгляды и убеждения.
И до тех пор, пока отстаивание этих взглядов не выходит за пределы Конституции и законов, оно является допустимым и даже возможно полезным. Поэтому с моей точки зрения, когда российские патриоты говорят о пятой колонне, они преувеличивают опасность — потому что безусловно пятая колонна есть, но она есть в любом государстве. И в любом государстве пятая колонна состоит не только из либералов, но и из патриотов тоже.
Просто патриоты бывают разные. Они не только преувеличивают опасность, они еще и практически создают искаженную реальность, потому что на самом деле наиболее оголтелые патриоты, которые всех любят зачислять в пятую колонну, по сути дела требуют от правительства того же, чего требуют украинские неонацисты — подавления любой оппозиции. Те тоже себя называют патриотами. То есть требуют ввести запрет на любое мнение, кроме патриотического. На следующем этапе они начнут решать, кто патриот, а кто нет, в своей собственной среде и практически придут к тем же самым концлагерям.
Терпимость к разным мнениям исторически нехарактерна для российских властей, потому что на каждом этапе своего существования они, как правило, занимали определенную идеологическую нишу, а остальные идеологии объявляли враждебными. Путин действует по принципу Дэн Сяопина — «пусть расцветает сто цветов». Это создает определенную внутриполитическую стабильность.
Я думаю, что, если такой курс продержится еще лет десять-двадцать, и будет сохранен при преемнике Путина, в таком случае он станет для России понятным и традиционным, и тогда внутриполитическая стабильность в значительной степени будет обеспечена. Россия научится жить не только как многонациональное государство, но и как государство, в котором любые неэкстремистские политические взгляды могут спокойно отстаиваться и реализовываться. Тогда создастся фундамент национальной стабильности и политической преемственности.
Мы понимаем, что и патриоты могут быть пятой колонной, и либералы — патриотами. Понятно, что на данном этапе значительная часть либеральной, особенно экономической, тусовки запятнала себя сотрудничеством с врагами России и тем, что в общем-то предлагаемые ею решения и рецепты были абсолютно неадекватны и разрушительны для Российской Федерации. Но это, во-первых, не значит, что среди либералов не может быть честных людей и порядочных экономистов, во-вторых, это не значит, что исповедуемые ими ценности или часть этих ценностей являются абсолютно неприемлемыми для общества.
В принципе, необходимо создать фундамент общенационального согласия — не только этнического, но и политического. Трудная задача. И до тех пор, пока она окончательно не решена, несмотря на любые политические достижения и победы, судьба России остается проблематичной, потому что не один раз в своей истории Россия одерживала крупнейшие международные победы — и военные, и политические, но разрушалась изнутри людьми, которые хотели сделать государство еще лучше.
— А если учесть, что, зная эту слабость, в Россию опять вкачиваются деньги, открывается новый фронт…
— Если нет адекватного восприятия и нормальной политической традиции, которая не допускает принятия определенных решений ни либералами, ни патриотами, ни коммунистами, ни националистами, то в таком случае вкачивание денег может стимулировать какие-то процессы. Но невкачивание денег не может эти процессы остановить. Потому что если либералы мечтают запретить и посадить всех коммунистов, а патриоты — вырезать всех либералов, то они и без американских денег будут идти по пути политической конфронтации.
Или, вот, у нас православные монархисты и современные коммунисты выступают с точки зрения практически одних и тех же ценностей и даже в одну и ту же церковь ходят, но при этом православные никак не могут простить, что предки нынешних коммунистов (причем не прямые) их сажали, запрещали и церкви разрушали, а коммунисты все вспоминают православным позицию церкви конца царствования последнего императора, когда она практически себя дискредитировала. И понятно, что и первые правы, и вторые, но мне непонятно, какое отношение имеют люди конца 19 века или даже середины 20-го к современной российской политике и убеждениям современных людей. А во всем остальном их позиции практически одни и те же, фактически разнится только расцветка флагов. А они так друг друга не любят, что просто кушать не могут!
— Вы очень хорошо знаете историю: у России всегда были враги. Как думаете, сегодня их больше обычного? И они страшнее?
— Всегда у всех были враги, их никогда не было больше, чем обычно, а самое главное, что самыми страшными были самые нестрашные. Например, Рим воевал с Карфагеном. Три Пунические войны. Во время второй Пунической войны Рим одновременно вел и Первую Македонскую. В Средиземноморье в это время были два самых сильных противника. Ганнибал воевал на территории Италии больше 10 лет. Некоторые союзники Рима в Италии переметнулись на сторону врагов. Ситуация была критической, но Рим все время чувствовал себя совершенно спокойно, не сомневался, что он победит: у него был для этого экономический и военный потенциал.
Потом появились какие-то дикие племена, которые вместе с женщинами и детьми по численности были меньше, чем номинальная численность римской армии. В течение ста лет эти племена развалили империю, она просто прекратила существование. Хотя, если сравнить, то, наверное, от Карфагена угроза была куда более сильной. Поэтому сказать, что у России больше врагов или они страшнее — враги всегда были, есть и будут. У всех государств.
Думаю, что позитивная сторона российской политики, которая позволяет ей выигрывать в критических и, казалось бы, безвыходных ситуациях, заключается в том, что, в отличие от США, Россия не назначает себе врагов. То есть она не плодит их лишних. Если они на нее напали, она защищаются, но она не выясняет, кто «империя зла», а кто «империя добра», где «государства изгои» и так далее. Россия готова сотрудничать со всеми на условиях взаимной выгоды и невмешательства во внутренние дела. Я думаю, что это ее сильная сторона. Может быть, даже самая сильная.
Ростислав Ищенко
Крымское Эхо
С уважением,
Ольга
"Самый страшный враг знания- не его отсутствие, а иллюзия его наличия." (Стивен Хокинг)
